Вставьте скрываемое содержимое внутрь блока!
-Нет,это как-то скучно... - занудела Ирка.
-Ну напиши "возьми меня страстно, мой необузданный жеребец".
-Ань, ты что? - Ирка неодобрительно на меня смотрела. - Ты меня за
кого принимаешь??
-Я же говорю - сама пиши, нечего ко мне приставать, - сердилась я.
Ирка пыхтела над кнопками, а потом показала мне свое творчество: "Я тоже тебя целую, скучаю, мой зайчик".
-Розовые сопли. - сказала я.
-Зато очень нежно, - обиженно сказала Ирка и отправила смс. Через 15 секунд у Ирки зазвонил телефон, экран показывал, что звонит муж.
-Ну ничего себе, у него сегодня просто день страсти, - сказала Ирка, потупив взгляд и сказала в трубку:
-Але.
Ей муж сказал:
-Ира, еб твою мать, куру ЦЕЛУЮ покупать или нам половины хватит??

Добавлено (2006-10-26, 9:01 Pm)
---------------------------------------------
Спасатели пришли ровно в двенадцать. Стоя в переходном тамбуре, я видел, как проступает на стене огненно-алый круг — автоматы вырезали отверстие для выхода. Я посмотрел на Дэниэля. Он улыбался. Я отвел глаза. Мне не хотелось думать о том, что ждет его на Земле. Об исследовательских лабораториях Службы ходили страшные легенды. Но, в конце концов, я просто выполняю долг. С чавкающим звуком из стены вывалился круглый кусок. И почти мгновенно в отверстие вошли двое в черных скафандрах. — Лейтенант Харвей? Дэниэль Линк? Следуйте за нами. В длинной трубе переходника была небольшая гравитация. Мягкие гофрированные стены раскачивались от шагов, но идти было удобно. Один из офицеров остановился, кивнул мне: — Сюда. Сбоку открылся люк. Второй офицер Службы, держа Дэниэля за руку, продолжал идти. Дэниэль обернулся: — До свидания! В груди защемило. Я кивнул. — Ты мне очень понравился, лейтенант! Ты добрый! Я шагнул в люк, сомкнувшийся за спиной. И замер. Цветные пятна поплыли в глазах, закружилась голова. Словно я падал с высоты, не ощущая своего тела... Через секунду это прошло. — Скажите, лейтенант, вы поняли, каковы... э-э... особенности Дэниэля? Офицер смотрел на меня не отрываясь. В его глазах плавало отражение черного мундира Службы. Откуда оно? Впрочем, это мой мундир. Ведь я надел форму Службы, согласившись стать тюремщиком. — Если бы я не понял, вы никогда не стали бы искать нас в этом районе. — Да, решение было неожиданным. Мы считали, что корабль погиб. Он рассматривал меня с интересом. Почти профессиональным... — Мне бы очень хотелось знать, — растягивая губы в улыбке, сказал я, — что будет с Дэниэлем? — Его постараются убедить, что Лотанская федерация погибла, — неожиданно охотно ответил он. — Но Дэнни не сможет этого сделать! Он слабеет после каждого чуда! Офицер посмотрел на меня с любопытством: — Даже так? Дэнни? — Он сокрушенно покачал головой и отчеканил: — Дэнни сможет. Его как раз хватит на звездную систему. Так говорят о чем-то неодушевленном. О запасе топлива и патронов в обойме. А офицер снова заговорил: — Недаром мальчик так трогательно с вами прощался... — Недаром, — оборвал я его. — А вы никогда не задумывались, что все мы понимаем доброту по-разному? Рука офицера метнулась к бедру. Слишком поздно. Заряд лайтинга отбросил его в угол. Я прыгнул назад. Люк не поддавался. Приставив ствол к пластине электронного замка, я выстрелил еще раз, навалился плечом. Спасательный корабль невелик, людей Службы здесь немного. Дэнни не могли увести далеко, я догоню их и... Его никуда не увели. Он лежал сразу за люком, на мягком коридорном полу, и, увидев его лицо, я все понял. Растерянный офицер суетился вокруг, даже не обратив на меня внимания. А я стоял, опустив оружие, и в мозгу билось: "Как раз хватит на звездную систему" и "Ты добрый!" Никогда не думал, что это действительно соизмеримо.

Небо ждало. Терпеливо, как умеет ждать только небо. Как оно ждало– уже две тысячи лет.

– Господи, – прошептал я. Не взмолился – я не хотел молиться. Не попросил – я разучился просить. Просто сказал. – Господи, мы в твоей власти. Мы все виновны. Но ведь ты не слепая сила, ведь ты не беспомощная слабость? Ты не царь, ты отец наш… ведь так? Так?

Небо молчало. Так, как умеет молчать только небо. Как молчит оно уже две тысячи лет.

– Да, – сказал я. – Всё в нас, и мы виноваты сами. Сегодня прольется кровь, и Маркус скажет Изначальное Слово. И Маркус воцарится на троне, и будет нести добро… Господи, ведь мы ошибемся снова?

Небо светлело. Так, как умеет светлеть лишь небо в час рассвета. Как светлеет оно изо дня в день, вот уже две тысячи лет.

– Господи! – взмолился я, не желая молиться. – Господи! – попросил я, не умея просить. – Позволь нам стать лучше! Помоги нам! Господь… либо мы дети твои, либо пасынки. Ты же видишь, мы тонем в крови и злобе! Пожалей нас – или погуби! Господи, не только сына твоего мы убили, все мы – твои дети. Тысячи лет мы убиваем друг друга, и все мы твои дети! Почему же ты молчишь, Господь? Мы словно птицы в клетке, что бьются о прутья, калеча себя и друг друга. Господи, или отвернись навсегда, или посмотри на нас!

Я не заметил, как голос мой перешел на крик. Стоял, вскинув руки к небу – то ли тянулся к нему, то ли грозил, то ли просто призывал.

– Посмотри, отец! – закричал я. – Не смей больше отворачиваться!

Я зажмурился, давя слезы. И упал на колени, не зная уже, что говорю и на что надеюсь.

Небо плакало. Беззвучно, так, как умеет плакать лишь небо. Тысячи лет подряд.

Я поднес ладони к лицу. Все-таки я заплакал. Тяжелая капля дрожала на ладони.

Я коснулся ее губами.

Солоно. Будто вода Мертвого моря. Солонее всех слез мира.

И я забылся, потерял сознание. Стыдно и позорно, будто благородная девица, впервые увидевшая кровь.

И я упал – в холод и тьму.

В кромешную тьму, где прикрученный к столбу человек смотрел в небо.

Все было словно наяву, я даже ощутил босыми ступнями холодный песок под ногами. Холодный железный песок.

Человек на столбе опустил голову, посмотрел на меня.

– Скажи… – прошептал я. Первый раз я заговорил во сне!

Но он молчал. Просто смотрел на меня – живыми глазами на покрытом льдом лице. Глазами, полными боли и надежды.

И я протянул руку, разрывая веревку, державшую Искупителя. Веревку, завязанную им самим, слишком поздно понявшим свою ошибку.

Не сумевшим вовремя понять, что за Слово было ему дано.

Добавлено (2006-10-31, 8:33 Pm)
---------------------------------------------
– Прощайте, – сказал я.

Нет, в их взглядах были не только жалость и осуждение. Еще и облегчение – чуть-чуть. Никто не хотел стать тем единственным, кто предаст Искупителя.

Только Маркус смотрел с истинной печалью. Он подошел ко мне, протянул руку:

– Идем, Ильмар. Прошу тебя, идем со мной. Он и впрямь этого хотел.

– Нет, Марк. Прости, но дальше нам не по пути, – сказал я, задыхаясь от горечи, от нестерпимого желания остаться с друзьями, от боли, которую приносил им.

– Все-таки ты, – сказал Маркус.

Я смолчал. И тогда Жерар, почтительно и вместе с тем крепко взяв Маркуса за плечо, потянул к себе. Вопросительно посмотрел на меня, и я покачал головой.

Они сомкнулись вокруг Маркуса, то ли от меня его отделяя, то ли образуя колонну, что будет идти по его следам. Я видел слезы в глазах Хелен, жалость во взгляде Луизы, задумчивость Антуана. Но никто из них и не подумал остаться.

– Но почему ты? – выкрикнул еще раз Маркус, прежде чем они ступили на ведущую вниз дорогу. Обернулся, дернулся – но ему уже было не свернуть с пути. – Почему?

Если бы я знал, что ответить!

Но ответ был не во мне, и я смолчал. Сел на рыжий железный песок, еще хранящий неведомый людям холод. Зачерпнул горсть железа.

По всей ли Земле случился такой железный дождь? Вряд ли. Маркус будет освобождать взятое на Слово постепенно, в каждом городе или селении, куда войдет. Слава его будет расти, все новые и новые люди присоединятся к его армии, и в Рим он войдет уже царем земным.

Не Искупителем.

Не Искусителем.

Всего лишь правителем мира.

И Держава, и Ханство – все склонятся перед ним. Изначальное Слово поможет.

Было трудно дышать – в воздухе металась, не желая оседать, едкая пыль. Жгла глаза, забивалась в рот и нос. Я натянул бурнус на лицо, продолжая играть с железным песком.

Внизу взревели солдаты. Внизу ликовала толпа.

Я понял, что мне придется ждать до вечера – пока они все не уйдут вслед за Марком.

Жалко, что здесь нет воды.

Но я продолжал сидеть, перебирая песок. Тысячи тысяч, неисчислимое множество железных песчинок. Покорный Слову железный песок.

Только люди – не песок.

Добавлено (2006-10-31, 8:39 Pm)
---------------------------------------------
– Максим, – я старался говорить спокойно. – По моему пульту – импульс три и четыре десятые секунды. Тяговый момент расчетный.
Диспетчер молчал секунд пять.
– «Трансаэро», у нас те же данные. Мы считаем.
– Траекторию!
– Не волнуйся. Ты в пределах посадочного коридора.
Уже что-то… по крайней мере, не сгорю, и не отрикошетирую от атмосферы. Протянув руку я слегка толкнул счетчика – пусть будет наготове. Сейчас его способности могут понадобиться.
– Петр, – диспетчер вдруг обратился ко мне по имени. – Ты входишь в атмосферу нормально.
Я шумно выдохнул.
– У тебя проблемы на участке планирования. Ты… промахиваешься.
Участок планирования…
Это пусть журналисты пишут о гордо парящих челноках, заходящих на посадку с полными трюмами. Челнок планирует с грацией чугунного утюга. Даже пассажирский самолет с отказавшими двигателями обречен на падение
– и это с его нормальными крыльями. А уж с моими раскладными плоскостями, способными едва-едва корректировать полет…
Падаем мы. Не летим, а как говорилось в одном мультике, «красиво падаем». Прямо на идеальные, залитые полуметровым слоем бетона, полосы космодрома. Падаем, превращая кинетику орбитальных скоростей в подобие полета.
– Насколько – «промахиваюсь»?
Я спросил, и в тот же миг мой компьютер ухитрился довести до конца свой расчет. Диспетчер подтвердил:
– Около ста километров, Петр.
Сглотнув, я сказал:
– Жду указаний, Земля.
– На стабильную орбиту ты уже не возвращаешься. Главное, сохраняй спокойствие, Петр. Мы ведем тебя.
– Куда? В Китай, на сувениры?
– Ты… приземляешься около Благовещенска…
– Падаю около Благовещенска! Или на этой неделе там построили новый космодром?
– Петр, сохраняйте спокойствие, мы ищем варианты.
– Понял.
Я ждал. Приземление уже началось. Путь к Земле необратим – запас горючего в «Спирали» очень и очень ограничен. Все, что я сейчас могу – это чуть-чуть корректировать траекторию.
– «Трансаэро», мы берем управление. Держись.
Снова гул двигателя – короткий, он выложился до конца, сожрав в последнем импульсе остатки горючего. Осталась самая малость – для атмосферных маневров.
– Петр?
Я смотрел на дисплей. Предполагаемая точка посадки сместилась – от Благовещенска к Свободному… но не до конца.
– Мы скорректировали траекторию…
– И что?

Добавлено (2006-10-31, 8:39 Pm)
---------------------------------------------
Пауза. И беспощадный ответ:
– Не на город же тебе садиться.
– Спасибо, – прошептал я.
– Петр, мы поднимаем вертолеты…
– Спасибо, – повторил я. Челнок снова дрогнул, разворачиваясь носом вперед. Меня даже не предупредили о маневре.
– Петр, тебе придется сажать машину вручную. Слушай меня внимательно… – диспетчер глотнул воздуха. – По линии твоего приземления проходит автомагистраль…
Я засмеялся – а как тут было не засмеяться? Сажать двадцатитонный «лапоть» на плохо асфальтированную дорогу?
– Это хорошая магистраль, Петр…
А то я не знаю наши дороги.
– Иного выхода нет, пилот.
Конечно нет. На «Спирали» не предусмотрена система аварийного спасения. Зачем перегружать челнок, когда так много желающих занять место пилота, а каждый килограмм иноземного дерьма стоит немыслимые деньги?
Челнок начал легонько подрагивать – первое, еще нежное, касание атмосферы.
– Идите вы все к черту!
Они сознательно провели эту последнюю, безумную коррекцию курса, практически лишив меня возможности управлять челноком. Чтобы отвести удар от города. Чтобы у меня не было иного выхода, кроме как сажать «межзвездный» корабль на разбитое шоссе.
– Мы перекрываем магистраль, через полчаса она будет чистой.
Он так старательно говорил «магистраль» – этот незнакомый мне мужик из ЦУПа. Сразу представлялись сверкающие, прямые как стрела, западные автострады.
– Связь уходит. Держись, Петр.
Вокруг челнока разгоралось свечение ионизированного воздуха. Нос корабля начал медленно приподниматься, принимая основной удар плазмы на бронированное брюхо. И все равно, на сверхпрочном жаростойком стекле переднего иллюминатора плясали огненные змеи.
– Приплыли, дружок, – сказал я, повернувшись к счетчику.
Это – судьба.
И она, наверное, права. Исправляет мои ошибки, мою слабохарактерность. Не пускает на Земля врага, сумевшего заморочить голову неопытному пилоту…
Счетчик улыбался. Словно его не пугала ни огненная буря вокруг, ни неминуемое крушение при посадке, ни дикая ошибка в отработанных программах приземления…
Ошибка в программах?
– Гад! – завопил я, рвясь из кресла. – Скотина!
Самый простой способ миновать контроль космопорта – приземлиться за его пределами.
Сумей я сейчас встать, я разорвал бы счетчика на куски голыми руками. Но перегрузка уже давила, вырывая из ремней, стремясь бросить на хрупкую начинку пульта.
Нет уж.
Нет.
Но на что он может надеяться, чешуйчатый инопланетянин Карел? Удар при посадке будет слишком силен…
Впрочем, откуда я знаю, какую перегрузку способно выдержать это тело?

Добавлено (2006-11-03, 3:30 Pm)
---------------------------------------------
Я долго стоял, не решаясь выйти в открытую дверь. Так опустившийся, грязный бродяга замирает на пороге чужого дома, остановленный чистотой и свободой. Не принадлежащей ему чистотой.

И все-таки надо было идти. Я вышел из кабины, спустился по каменным ступеням невысокого постамента, на котором стоял стеклянный цилиндр. Хрупкий памятник на пустынном берегу.

Последний памятник свободе…

Шумел океан. Вечный и одинаковый, что в мире Геометров, что на Земле. Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в нем могли чертить границы. На берегу могли строить космодромы, с которых уходят в небо корабли, несущие Дружбу.

А океан жил.

Океан не помнил обид.

Подобно небу он верил в свободу, подобно небу – не терпел преград. Я стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить, что чужая звезда в небе – мое Солнце, а соленая вода – древняя колыбель человечества.

Вот только линия берега – слишком ровная. Прямая как горизонт, и такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится – по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую

– будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого станет белым, из белого – розовым, из розового – черным, и – обратно. Полоска пляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом снова потянется песок, и когда-нибудь, очень нескоро, я вернусь к этой же точке, где волны все так же будут ласкать берег…

Один человек – уже слишком много, чтобы изменить мир.

Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы.

Мир – уже слишком мал, чтобы оставить его в покое.

Хочу я того, или нет, но во мне навсегда останется душа Ника. Часть этого мира. Он будет жить. Или я буду жить – за него.

Только морю и небу знаком покой.

Я поднял правую руку, посмотрел на нее – и пальцы стали удлиняться. Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острые изогнутые когти.

Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?

Где-то далеко-далеко Ник Ример, которого не было среди живых, шепнул:

– «А память, из чего она состоит как она выглядит и какой потом обретает вид эта память…"

Откуда я знаю ответ, Ник?

Один человек – уже слишком много, чтобы изменить мир.

Но я не один.

Я больше никогда не буду один.

И, значит, что-то смогу.

Комната, как сейчас помню, была очень красивой, смешанный стиль магазина электротоваров и древнеримского борделя. Полкомнаты занимал большой телевизор, из которого торчала антенна толщиной с мою руку. Рядом на полу стоял допотопный видеомагнитофон.
Я огляделась, чтобы проверить, нет ли поблизости какого-нибудь шкафа, в котором может поместится средних размеров призрак самоубийцы. На стенах висели коврики с порнографическими вышивками, всякие обнимающе-целующиеся парочки. На кровати было расстелено огромное ядовито-розовое покрывало с вышитыми на нем тиграми, занимающимися чем-то очень похожим на оральный секс. Рядом на тумбочке стояла бутылка шампанского.
Супруг увидел бутылку, и глаза его стали счастливыми. На свадьбе он не пил, за ним следила моя бабушка.

Добавлено (2006-11-04, 0:31 Am)
---------------------------------------------
уж воскликнул: «Наконец-то!», схватил бутылку и свалился на кровать. Затем он взглянул куда-то вдаль, громко крикнул: «Ебанарот!» и от этой самой кровати отскочил. У меня все упало, и я обернулась с полной уверенностью, что за мной стоит мертвая невеста с распростертыми объятьями.
Сзади никого не было.
- Ч.. Ч.. Что случилось? – дрожащими губами прошептала я.
- Я только что увидел оборотня, - сказал муж.
Нет, вру. Это было бы намного прикольнее. На самом деле он искренне, как молодожен молодожену, сказал:
- Я только что ударился жопой.
- Об кровать? – несказанно удивилась я.
- Да, - растерянно пробормотал муж, копаясь в недрах покрывала. Затом он довольно сказал: «О!» и вытащил из под одеяла большущее железное блюдо с шоколадными конфетами. На всякий случай порывшись в кровати еще пять минут, супруг уселся на свою половину, покосился на бутылку с шампанским и кокетливо у нее спросил:
- Ну, и чем ты хочешь заняться?
- Для начала я сниму с себя платье, прическу и ногти, - хмуро ответила я и побрела в ванную.
- Хорошо, - умиротворенно согласился муж и добавил подозрительное, – я пока это дело немного обмою.

Снимать платье было одним удовольствием, а вот ногти были приклеены на совесть. Клей под ними начал стягиваться и давить на кончики пальцеы, которые дружно принялись болеть. Минут десять я отмачивала руки под горячей водой из крана, но ногтям было хоть бы хны. Тогда я решила разобрать военную башню среднего века, сооруженную у меня на голове. Минут двадцать движениями блохастой мартышки я выискивала и эвакуировала из головы все булавки, заколки и прочие канцелярские принадлежности. На башню напшикали столько лака для волос, что после изъятия всех подпорок она лишь немного перекосилась налево.

Добавлено (2006-11-04, 0:32 Am)
---------------------------------------------
После радостного крика мужа: «Лена, в конфетах есть ликер!» я еще раз попыталась отодрать ногти и, потерпев неудачу, вышла из ванной. По телевизору шел мультфильм «101 далматинец» на арабском языке. Покрывало валялось на полу, из под него торчала пустая бутылка. Любимый, горячий, совсем белый, лежал на кровати и высасывал ликер из последней конфеты.
- Собачки.. – умиленно сказал муж, почесал пузо и добавил, - иди сюда.
Потом подумал и уточнил:
- Дорогая жена.
Дорогая жена вздохнула, ибо ногти жали неимоверно, и водрузилась на свадебное ложе. Великий дефлоратор подполз, путаясь в пододеяльнике, тоже розовом с развратными тиграми, и хлопнул рукой по моему левому плечу. Только я подумала, что, вероятно, он имел в виду грудь, и собралась передвинуть руку на место назначения, вдруг чувствую – лед тронулся, и я лечу. Только не птицей ввысь, а жопой вниз.

Жопа со счастливым всплеском шмякнулась на пыльный пол. Сверху нежно спланировал новоиспеченный супруг, мягкой посадкой - коленом в мой живот. Оказалось, брачная кровать состояла из двух внебрачных на колесиках, которые, дождавшись нужного момента, разъехались.
- Отвезти тебя в аринимацию? – спросил развеселившийся муж, все еще стоя на моем животе.
Отдышавшись, я заметила, что на полу валяются три ногтя с правой руки. Обрадовавшись, я согнала с себя любимого, лаконично ответила: «Иди гуляй» и ушла в ванную снимать оставшиеся ногти. По задумчивому лицу супруга было ясно, что он размышляет, не увлекся ли он в своей предсвадебной оценке алиментов.

Добавлено (2006-11-04, 0:32 Am)
---------------------------------------------
Небольшое отступление – на еврейских свадьбах жених должен определить сумму, которую он якобы заплатит жене в случае развода. Сумма записывается в ктубе (типа брачный договор), и этот документ остается у самого рьяного защитника невесты – разумеется, у тещи. Не знаю, соблюдает ли кто-нибудь этот договор, но до сих пор изредка напоминаю мужу его «99,999 шекелей». Нет, ну неужели я не дотянула до миллиона?!.. Или до десяти?.. А?..

Когда я вернулась, кровати стояли рядом, и муж безмятежно спал на своей половине брачного лежбища, накрывшись порнозверями. Расстроившись, что, возможно, мы стали первыми в мире молодоженами, проспавшими всю свою брачную ночь в позе пенсионеров, спиной к спине, я долго ерзала под одеялом. Затем я решила, что завтрашнее утро это типа-как-бы-вроде продолжение ночи, и отпраздновать ее мы еще успеем. И заснула.

Ночью мне приснилась самоубийца в пятнистой шубе из 101 далматинца. Из под шубы торчало мятое свадебное платье. Девушка пихала меня в бок бледной костлявой рукой и горестно вопрошала, куда я спрятала ее ногти. Изо рта у нее шел пар, и она все глубже куталась в шубу. Было дико холодно.

Я проснулась. Было дико холодно, и что-то действительно кололо в левый бок. Дрожа, я огляделась по сторонам и даже заглянула под кровать. За ночь муж ухитрился стянуть с меня одеяло и тихонько отъехать к окну на своей половине кровати. Я протерла глаза. Над мелодично посапывающим любимым в такт храпу шевелилось что-то черное. Присмотревшись, я обомлела – над занавеской сидела громадная бабочка ростом с курицу и угрожающе махала крыльями.
- Зорик, - тихо запищала я.
Порхатое насекомое насторожилось. Муж захрапел еще громче.
- Зорик, Зорик! – заволновалась я.
Бабочка встрепенулась и приготовилась пикировать. Я не выдержала.

Добавлено (2006-11-04, 0:33 Am)
---------------------------------------------
Со скоростью и изяществом горной лани я вскочила с кровати и неведомым путем оказалась в ванной с пустой бутылкой от шампанского в руках. Решив все же спасти супруга, я приоткрыла дверь и заверещала:
- Зорик! Вставай! Вставай!
Храп прекратился, и раздался сонный хриплый голос:
- Что случилось?
- Зорик, там бабочка! Огромная! Убей! Убей!
- Лена, ты о чем? Ты что, перепила?
Я возмутилась, закрыла дверь и обиженным тоном сообщила:
- Вот она тебя съест, и я заберу твой магнитофон.
- Фиг, - пробурчал супруг. Я услышала скрип его кровати, шаги и щелчок выключателя. Переложив бутылку в доминантную правую руку, я собралась с духом и приготовилась выручать любовь своей жизни. Меня сбил с толку неприлично громкий гогот.
- Ты чего? – удивилась я. – Уже убил?
- А ничего, иди посмотри, - с трудом профыркал муж.
- Ты уверен, что ничего?
В ответ раздалось еще более дикое хохотание.
Над мужниной занавеской торчал большуший крюк в форме бабочки. Нет, если честно, это был обыкновенный крюк в форме крюка, уж не знаю, как его можно было с бабочкой перепутать.
В кровати нашлось две раздавленных шоколадки. Муж посмеялся надо мной еще немного, съел конфеты и вырубился. Я еще немного повздыхала, переживая такой позор, и снова уснула.

Проснулась я уже утром. Мужа в комнате не наблюдалось, а в ванной журчала вода. Я решила осуществить идею брачной ночи и, томно виляя бедрами, вошла в ванную.
В ванне сидела еще одна бабочка. Хе-хе, вру, там стоял муж и купался, прямо в ванне, потому что душевой кабинки там не было. А еще там было жарко и душно.
- Доброе утро! – воодушевленно поздоровалась я.
- Чего орешь? – сдавленно пробурчал любимый, схватившись за голову. Затем он, скорее всего, вспомнил про бабочку, потому что опять захихикал.
Я напролом полезла в ванну, поближе к мужу, радуясь долгожданному осуществлению идеи брачной ночи.

Добавлено (2006-11-04, 0:33 Am)
---------------------------------------------
Даже не знаю, что я себе думала, потому что лозунг «Не с нашим счастьем» преследует меня всю мою жизнь. Нужно было хотя бы насторожиться, что ли. Тем более, вон, одна уже самоубилась..

В общем, влезла я, знойная женщина, в ванну, подошла к мужу мечтой поэта, и, уж не знаю, поверите ли вы мне, впервые за свою сознательную жизнь упала в обморок. То есть, разрезание трупов на второй неделе учебы ни капли не повлияла на мое состояние, хоть бы затошнило чуток, мышей я вообще обожаю, а вот вид купающегося мужа почему-то крайне поразил мой бедный организм. Кстати, «упала» - это было бы неплохо, знаете, как в кино, они так изящно стекают на пол, или их элегантно подхватывает любимый мужчина. Нет. После того, как у меня резко закружилась голова, я, очевидно, решив вести себя, как рьяная феминистка, решила на любимом мужчине повиснуть сама. Получилось, можно сказать, обвиснуть. Можно даже сказать, что не получилось. Дальше не помню. Туннеля не было.

Очнулась я уже на полу, мокрая, в неглиже (плачет девушка в автомате), ноги на ванну задраны, и муж, как пони, бегает по кругу.
- Вот ты, - говорит, - даешь! У тебя сейчас губы посинели, глаза закатились, и руки болтались, как у пугала.
Блин, думаю, вот она, наилучшая поза для брачной ночи!
- Ты, - дополняет, - что-то сказать пыталась, но получалось только такое мыча.. То есть, я ничего не разобрал.
И глаза бегают в разные стороны. Точно обдумывает, как бы ему к теще домой залезть и ктубу, которая брачный договор, своровать. И сжечь ее нафиг.

- Нет, - сказал муж после краткого размышления.
Я тихо обрадовалась. Раздумал!
- Нет, в приемный покой мы не поедем. Сейчас ты пойдешь отдыхать, я приготовлю тебе чай, завтрак закажем в номер, а завтра с утра ты пойдешь к своему лечащему врачу. Ни фига себе, какие сказочки! Ты же мне нужна здоровой!

И, знаете, мне стало так хорошо. И я решила – ни к чему нам брачные ночи. У нас теперь вся жизнь - будет брачной! ))

pilka

Добавлено (2006-12-15, 11:12 Pm)
---------------------------------------------
10 маленьких мужских слабостей, которые умиляют женщин
Kак ты думаешь, почему женщины любят мужчин? Есть у тебя версии на этот счет? Если есть — они почти наверняка ошибочны.

Мы вас любим вовсе не потому, что нам нужно размножаться, а кроме вас на данной планете это больше не с кем делать. И не потому, что вы можете выжимать двести килограммов в толчке, газовать в фарватере и дуплить с лета (надеюсь, я правильно использовала терминологию). И даже не потому, что у вас — безукоризненные мускулистые тела, пронзительные синие глаза, широкие плечи, длинные ноги и могучая грудь, к которой хочется прижаться… — так, сейчас автор пойдет, попьет холодной водички и продолжит свою мысль…
Так вот, на самом деле наша к вам любовь иногда складывается из очень странных мелочей. Из несущественных деталей твоего облика и поведения — которые ты вряд ли держал когда-либо в числе своих достоинств.

Мы любим, когда ты уминаешь за обе щеки

Как в тебя помещается большой обед с двойным роял-чизбургером и девятью макнаггетами — само по себе загадка. Как ты после этого способен доесть мою порцию картошки — вообще непостижимо. Мы отвечаем себе — это потому, что ты такой большой и сильный, великий и ужасный, и тебе требуется огромный запас топлива. Это будоражит воображение.

«Мы съели с ним полный ужин в ресторане — первое, второе и компот, — рассказала Маша, 28 лет, — и через два часа он совершил набег на холодильник и соорудил себе бутерброд, который страшно на ногу уронить. Увидев мои изумленные глаза, он пояснил, что ест шесть раз в день. Мне это показалось жутко сексуальным! Сразу стало интересно: смогу ли я удовлетворить такие аппетиты?» Так что ешь на здоровье, только, пожалуйста, избавь нас от раскатистой отрыжки после трапезы.

Мы любим, когда ты потеешь

Мужчина, взмокший от физических усилий, — зрелище, от которого женщина тоже вполне может взмокнуть. Юля, 27 лет, призналась, что, наблюдая своего супруга за всякой мужской работой на даче, она просто млеет, когда видит его потемневшую от пота спину: «Больше всего мне хочется наброситься на него и завалить прямо на грядку». Надо только учесть, что для нас имеет значение, за что ты проливаешь пот. Если ты раскраснелся и взмочалился, пока с авоськами в руках догонял автобус по жаре, то мы предпочтем отсесть подальше от тебя, благоуханное создание.

Мы любим, когда после секса ты вырубаешься

Вот он, момент истины — когда ты испускаешь этот глубокий вздох, откидываешься в полном изнеможении и прикрываешь глаза со словами: «Уф, сейчас, погоди, дай только дух перевести»… Карина, 26 лет, вспомнила, как однажды ее парень просто шмякнулся ей на живот в отключке: «Для меня эта обессиленность свидетельствовала об одном — мы оба потрудились на славу. Я его укатала в лучшем смысле этого слова. Он даже слюнки мне в пупок напустил, когда я его локтем нежно попыталась разбудить. Очень трогательно». Очень трогательно — но только если потом ты все-таки проснешься, чтобы сказать что-нибудь ласковое и притаранить мне из кухни минералки.

Добавлено (2006-12-15, 11:13 Pm)
---------------------------------------------
Мы любим, когда ты изображаешь из себя крутого автомеханика

Мы уже знаем от тебя, что автомобильные поломки бывают трех типов: радиатор, карбюратор и аккумулятор. У тебя очень здорово это получается — уставиться в мотор, нахмуриться (обожаю вот эти морщинки у тебя на лбу!), подумать минут десять и, наконец, изречь: карбюратор. Или радиатор — мне неважно, сие недоступно уму моему. Я просто любуюсь. А машину все равно потом отгоним в сервис — исключительно для подтверждения диагноза. Правда, те же самые морщинки бесят меня до невозможности, когда ты нахмуриваешься над капотом посреди Садового кольца в час пик — и все потому, что забыл заправиться.

Мы любим наблюдать, как в тебе бушует тестостерон

Как бы мы ни иронизировали, нам нравится, когда ты тащишь нас на типично мужские сборища. Значит, ты не боишься показать нас своим друзьям. А кроме того, увидеть тебя в роли воинственного гунна интересно и возбуждающе. «Я однажды ходила на хоккей со своим другом, — говорит Марина, 30 лет. — Две бутылки пива спустя мой ласковый и нежный зверь начал сверкать глазами, орать и лупить себя по коленкам. Ему явно хотелось, чтобы команды начали крушить друг друга клюшками. Я смотрела на него в полном восхищении — меня почему-то дико завела мысль, что мужики настолько от нас отличаются!» Но если ты начнешь делиться адреналином с соседями по трибуне, восхищение уступит место страху — совсем не возбуждающему. И вообще, твой нос гораздо лучше смотрится в неполоманном состоянии и без ватных тампонов, торчащих из ноздрей.

Мы любим, когда ты не можешь сам завязать себе галстук

Мы охотно верим рассказам о том, как твой родной «Сырборнефтегаз» не в состоянии заключить ни одного мало-мальски миллионного контракта без твоей помощи, но знаем, что дай тебе волю — и ты бы пошел на переговоры с партнерами в тех джинсах, что сварил еще в восьмом классе. Все, что касается подбора галстука к каемке на носовом платке, вызывает у тебя растерянность, а у нас — прилив заботливой нежности. Твоя хозяйственная беспомощность воздействует прямиком на наш материнский инстинкт. «Когда на моих глазах он попытался приготовить пельмени, сунув пачку прямо в микроволновку, я от умиления бросилась его обнимать!» — поведала Таня, 23 года. Однако помни — стоит переусердствовать в дебилизме, и мы превращаемся из матери в ехидну.

Мы любим, когда ты любишь всякие технические прибамбасы

Ящик со столярно-плотницкими инструментами на твоем балконе вызывает у нас священный трепет. Даже если вершина твоей инженерной мысли — разрезанная пополам кока-кольная банка в качестве пепельницы. Мы чтим твою потребность расчленить компьютер и кофеварку, чтобы посмотреть, что там внутри. А когда ты весь вечер в полном упоении играл с моим племянником в игрушечного робота, я даже не обиделась, что ты меня игнорировал. Я потом всю ночь на тебе активно отыгрывалась. Но если роль Самоделкина станет твоим жизненным кредо, если ты завтра же не отнесешь труп кофеварки на помойку, если с полочки в ванной будут регулярно сыпаться ржавые гвозди, кувалды и паяльники, то я поищу себе, дружок, другой какой-нибудь кружок.

Добавлено (2006-12-15, 11:13 Pm)
---------------------------------------------
Мы любим слушать, как ты похрапываешь

Да, нам иногда нравится смотреть, как ты лежишь на животе, немыслимо загнув руку под подушку, в съехавших набок трусах-боксерах, оглашая окрестности саундтреком к фильму «Обитатели саванны» (только если эти звуки доносятся из носоглотки!). Мысль, что мы застали тебя в столь бессознательном, природном, беспомощном состоянии, почему-то нам мила. Только не думай, что это перманентная эмоция. В три часа дня в воскресенье, после восьмой побудки, эта же твоя поза обратит меня саму в злобную обитательницу саванны.

Мы любим, когда ты обнимаешься с друзьями

Обнимаешься, конечно, громко сказано. Речь идет, как правило, об энергичном полусекундном соприкосновении грудными клетками, основательно подпорченном смущенными выкриками типа «ну что, толстый!» — «да ничего, лысый!» и пиханиями кулаком в плечо. В то же время стремление сгрести приятеля в охапку, как любое искреннее эмоциональное проявление, редко оставляет женщин равнодушными. То, что тебе кажется аффективным поведением, с нашей точки зрения — трогательный знак мужской дружбы. И уж твоя девушка никак не растолкует это неправильно — доказательств твоей стандартной сексуальной ориентации ты предоставил ей больше чем достаточно.

Мы любим этот щипок исподтишка

В принципе, нам не очень нравится, когда нас публично по-хозяйски мнут и тискают. Но когда ты не можешь справиться с искушением мимоходом за меня подержаться, это совсем другое дело. Это значит — я тебе кажусь сексуальной. «Я обожаю, когда мы с мужем где-нибудь на вечеринке стоим, ведем светские беседы, и он подходит и тайком щипает меня за попу или незаметно проводит рукой по груди», — поделилась Женя, 31 год. Главное, чтобы это было втихаря. Пожалуйста, не делай это бесцеремонно, на глазах у друзей, а то мы начнем звать тебя при всех «пупсиком» и поцелуем в лобик на прощанье. Души природные позывы Может быть, это естественно… Но все равно безобразно.

Марта Шустер

Потом что-то неуловимо изменилось. Пол стал незыблем, как твердь планеты, далекий шум двигателей, плывущий к ним через обшивку, изменил тональность.

– Мы вошли в гиперпрыжок, – сбрасывая ремни безопасности, сказал Кей. – Ну, что ты скажешь?

Артур поднял лицо – мокрое от слез. И прошептал, еле слышно, срываясь на беззвучный крик:

– Не хочу… Не хочу… снова…

Кей опустился рядом с ним на колени. Спросил:

– Помнишь, на планете я хотел задать тебе один вопрос? Так вот, я его задаю.

Артур кивнул, замолкая.

– Сколько раз ты умирал, мальчик?

Лицо Кертиса-младшего дрогнуло.

– Сколько раз? – безжалостно повторил Кей.

– Семьдесят три раза, – глаза Артура остекленели. Кея забила дрожь.

Семьдесят три. Прыжки с хрупкого мостика жизни, перекинутого над тьмой вселенского ничто. Боль уходящего сознания, холодное дыхание вечности – и рывок нейронной сети, возвращающий обратно. Ужасно не воскрешение, ужасна смерть. Никто в галактике не проходил аТан столько раз – никто не мог позволить себе быть столь расточительным. Кроме Ван Кертиса – и его сына. Мальчика, умиравшего всю свою жизнь.

– О боже, – Кей почувствовал, как кружится голова. – Тебе шестнадцать?

Артур кивнул.

– Первый раз ты умер…

– В двенадцать.

Кертис-младший умирал каждый месяц. Чаще – каждые три недели. Что тут вечность мучений, обещанная Кею за неудачу – единственный сын Кертиса жил этими муками добровольно. Они были его воздухом, его хлебом, его школой… его жизнью. Этот мальчик был со смертью на «ты».

Этот мальчик уже не мог стать взрослым.

– Ты – тридцать седьмой, – прошептал Артур. – Меня вели мужчины, женщины, подростки, мршанец, десятилетняя девочка. Я всех вас знаю… всех вас в гробу видал. Вы все крутые поначалу. За вами кровь хлещет, и никто не устоит. Вы все крутые… были.

– Я тебя доведу.

– Все так говорили. У всех был кнут и пряник. Я уже чувствую, когда что-то ломается… вот как здесь. Они нас раскусили.

– Но мы убежали, Артур.

– Догонят.

– Почему ты не смог добраться до цели раньше?

– Не знаю. Словно держит… что-то.

– Грааль дается достойным. Помнишь?

Артур слабо улыбнулся. Вскинул голову – в отчаянной попытке сбить слезы. Сказал:

– Уже не осталось достойных, мой верный слуга. И я – самый последний из тех, кто вправе коснуться Грааля. Ибо я послал вас всех… зная, что лишь я бессмертен. Ибо я… я…

Кей мягко привлек Артура к себе. Первый раз в жизни он обнял ребенка – который был еще несчастнее, чем он. Они сошлись в пространстве и времени – две искалеченные души; взрослый, который не бывал ребенком, и ребенок, который не мог стать взрослым.

– Я доведу тебя, – повторил Кей. – Я не слуга твой, сэр Артур. Я твой сводный брат, маленький король. Ты увидишь Грааль.

Артур тихо плакал, обмякнув на груди Кея. Лайнер несся поперек пространства, стальное вместилище тысяч человеческих страданий.

– Что там, на Граале? – спросил Кей.

– Бог… – прошептал Артур, не отрывая лица от мокрой рубашки телохранителя.

– Что?!

– Бог, Кей. Бог из машины, – пальцы Артура, вцепившиеся в плечи Кея, задрожали, и он не решился переспрашивать.

Добавлено (2007-01-21, 3:46 Pm)
---------------------------------------------
Освежу топик цитатой из любимых "Холодных Берегов" )

...Хелен с силой прижала ладони к лицу, будто и позабыв, что одна рука сломана. – Это смерть. Смерть, мальчик. Всем, кто к тебе прикасается. Всем, кто рядом стоял. Просто так… на всякий случай… Я думала, врали…

– Что врали? – тихо спросил Марк.

– Да этап ваш несчастный, на который ты, щенок, попал… Всех каторжников допросили, загнали обратно на судно, велели отойти от берега… а потом линкор его сжег начисто, огненные бомбы не пожалели…

Я даже не вскрикнул – тихое сипение вырвалось из горла, стянутого ужасом. Закричал Марк:

– Как? – Кинулся к Хелен, схватил ее за руки, повторил: – Как?

– Просто! Из главного калибра, в упор! Вместе с командой! Как зачумленных в Черные Годы!

У меня круги поплыли перед глазами. Будто всех я увидал: и душегуба Славко, и верзилу-кузнеца, и хитрого Локи, и безобидного певца Волли, и казнокрада Плешивого, и надсмотрщика с безобидным прозвищем Шутник, и тех, чье имя уже забылось, и матросиков из команды…

– Гад, – вдруг прошептала Хелен. – Ох, какой гад… сдохнуть тебе без покаяния…

Не к Марку были ее слова, она мальчишку, на ней повисшего, и не замечала. И не ко мне. Кому-то другому, далекому, проклятие адресовалось.

Огонь и вода. Качается на волнах золотая туша линкора, и палит из всех орудий. С неба огонь, под ногами вода, на руках кандалы… Пылает палуба, рушатся мачты, вопят в трюме каторжники, смерть почуяв, капитан в ужасе линкору сигналит…

Смерть. Огонь и вода все скроют. Вдруг да и выдал мальчик кому-то Изначальное Слово? Сам понял, и другим передал?

Вдруг кто получит такую власть, которой никогда над миром не было?